В середине апреля сверху пришел приказ — перепрофилировать больницу под ковид. В мирное время я работаю операционной сестрой в общей хирургии (туда же входят урологи, гинекологи, хирурги, травматология, ангиография). Наш оперблок — это такое отделение, которое никуда не приспособишь. Палатные и процедурные сестры всегда пригодятся, а вот у операционных направление слишком узкое. Как нас перепрофилировать? Ситуация в апреле была почти военная, так что нас особо не спрашивали: как говорится, пихнули, куда нужно было, ведь поначалу сотрудников катастрофически не хватало.
В дальнейшем на помощь были призваны и студенты-медики, и ординаторы, и волонтеры — отдельная категория людей, о которых книги нужно писать, они бесплатно идут на самую грязную работу, поскольку не имеют профильного образования.
«Тихая истерика»
Это потом мы вошли в режим, а сначала было сложно. Наш оперблок был брошен сразу на все направления: и в реанимацию, и в отделение.
Да, их оказалось всего два. Условно мы разделили пациентов на тяжелых (реанимация) и нетяжелых (терапия). Я попала в терапию. Мы оказывали обычную сестринскую помощь: делали инъекции, давали таблетки, измеряли температуру и давление. А также выступали психологами. Поддержка и помощь пациентам была крайне важна, ведь в больницу не пускали родственников.
Потом уже все подрасслабились и стали воспринимать ситуацию как должное, а вначале была паника. У медиков — тихая латентная истерика внутри, а у больных (они ведь не при должности) — открытая. Первые две недели был сущий ад.
Контингент к нам поступал разный. Как в магазине или метро, в больнице мы можем встретиться с разными людьми, с разным характером и разным воспитанием. Были пациенты, которые замыкались. 10 дней мужчина лежит и молчит. Вроде смотришь — адекватный человек, но вот так внутри себя переживает. Были те, кто в открытую дверь вышибали. Или обливали стаканом воды, который ты им принес, — протест выражали: его по скорой забрали, и он не успел с собой бутылку воды взять.
А были и такие, кто спускался в отделение из реанимации. Без одежды, без телефона — абсолютно нагишом. Даем халатик, говорим: «Лежите, сейчас освободимся и найдем ваши вещи». А они в камере хранения в другом корпусе — это надо пойти, найти, принести обратно, а времени даже в туалет сходить не остается… Очень важно в ответ не психовать.
Не секрет, что у нас есть платные палаты: там тоже встречаются особенные пациенты. Есть выдержанные культурные люди, а есть те, кто понимает лишь то, что они заплатили. И вот разрываешься: подойти сначала к бабушке из обычного отделения, которой совсем плохо, или к тому, кто заплатил и требует повышенного внимания? Для себя я выбор сделала.
Глаза не боятся
Первые недели мы даже не могли определиться, кто из нас врач, кто сестра, обязанности смешались. Поначалу назначили всего два-три врача и две сестры на 70 человек. Мы носились как угорелые и все врачебные процедуры, которые проводятся до принятия решения специалистом, в том числе реанимационные, делали именно сестры. Нагрузка была колоссальная. На врачах — невероятная ответственность, а на нас — бешеный функционал.
Пока не плюхнешься лицом в лужу, не почувствуешь ни грязи, ни холода. Так и мы: далеко не все понимали опасность работы с COVID-19.
Я по натуре страшный «любопырь», у меня после объявления о перепрофилировании руки зачесались поработать в новом формате, страха не было. Хотелось поиграть в новую «военную» жизнь. Вроде и не стреляют, а адреналина много. Но были и те, кто сразу подали заявления на увольнение. Сначала взяли отпуск или больничный, а потом с концами. Таких оказалось процентов 20. Мы остались.
«От дикой усталости возникало отчаяние»
Семья очень переживала. Мама, брат, родственники и друзья — я получила колоссальный поток поддержки. Тревожились куда больше, чем я. Это понятно, они на берегу, не в этой атмосфере. Иногда мне даже неловко становится: выложу пост в соцсетях, например, фото после смены с пролежнями от респиратора, а мне совершенно незнакомые люди сообщения с благодарностью присылают. Хочется сказать «да что вы, не преувеличивайте, все не так страшно!», но потом понимаю — это мне так кажется, а в глазах другого человека все может выглядеть иначе.
Первое время от дикой усталости возникало отчаяние. В эти моменты особенно радостно было читать сообщения с поддержкой, иногда они пробирали до слез.
График работы у нас изменился кардинально. Настолько, что поломалось в голове все, а биологические часы рухнули. Одно дело, когда работаешь в плановом порядке 5 дней в неделю с 8:00 до 17:00. Или дежурант — выхожу раз в трое суток. Это определенный график работ, к которому организм привыкает. Здесь же был каламбур: никакой синхронности, никакого алгоритма — где была дырочка, туда тебя и впихнули.
Нам предложили два варианта смен: либо сутки, либо 12 часов. Я выбрала последний вариант. За апрель у нас была переработка порядка 40%, но нам все оплатили. Порой я успевала лишь добраться до дома, плюхнуться спать, утром приготовить ребенку еду — и уже снова мчалась в больницу.
Группа поддержки
В мае, как я уже сказала, стало полегче. На службу поступили и помощники, и стажеры, и студенты четвертых курсов. Они вообще молодцы, быстро выучились по спецкурсам, получили сертификаты и перешли на сестринскую работу. У них своя зарплата, при этом они не отказываются ни от какой работы — научились и колоть, и капать, и все с энтузиазмом и горящими глазами.
Благодаря этой поддержке мы наконец на часовой перерыв стали выходить. До этого нередко две 12-часовых смены без остановки работали — на стрессе нам не хотелось ни пить, ни в туалет. Организм превращается в один собранный спазм, ему уже ничего не надо — только конца смены дождаться.
Выбор сделан
Мы все работаем в средствах индивидуальной защиты. Эти комбинезоны закупали без четкого понимания ситуации. В начале работы с COVID-19 в нашей больнице перекрыли всю вентиляцию. Каждую дырку заклеили. То, что раньше давало хоть какой-то отток воздуха (я не говорю уже про приток), оказалось заблокировано. Мол, стерильность. Получился клуб спертого воздуха: входишь в помещение и сразу покрываешься липкой пленкой. А когда еще и комбинезон надеваешь, становится просто невыносимо.
Кстати, парадокс — те, кто больше всех закупоривался, быстро заболели. Я с первого же дня поставила вопрос ребром: либо я работаю эффективно, либо не совсем безопасно. Я сделала свой выбор.
Ну не могла я колоть вены в трех перчатках и полностью запотевших очках! Так что я хулиганю, колю в двух перчатках.
Через две смены я заказала себе защитные экраны для лица. Да, нам выдавались хорошие вакуумные очки, но они надевались поверх респиратора, а те не всегда плотно прилегали к носу. Так что в очки тут же попадал воздух, влага, и часто я вынуждена была ходить как в тумане. Дыхание тяжелое, из респиратора идет конденсат. Ну не видишь ты ничего, бродишь на ощупь. Разве это дело?
Каждый подстраивался под эту ситуацию, как мог. Каждый с собой договорился. Когда я узнала, что многие девчонки паковались вакуумно, даже щелки на лице заклеивали, и в итоге заболели, поняла, что полностью защитить себя невозможно.
Первое время мы не понимали, как лечить пациентов, действовали по наитию. Кашляет? Мукалтин. Температура? Антибиотик. На врачах была ответственность — и помочь, и не навредить в условиях полной неизвестности. Только сейчас стали выходить на определенные препараты, которые реально помогают.
Медленно, но верно
В июне по статистике коронавирус пошел на спад. Логично, что этот процесс будет плавным. Уже очень много людей переболело, а среди них большинство — бессимптомно. Наша больница — маленький социум, по которому можно с той или иной погрешностью судить о ситуации. И я заметила, что сейчас стало меньше тяжелых пациентов.
А недели две назад пошел спад и по поступлениям: скорые стали привозить гораздо меньше людей. Чуть ранее был спад по степени тяжести. Но все же радоваться и делать долгосрочные прогнозы рано. Главное помнить, что в конце концов мы коронавирус одолеем. И руки мыть. И верить.
Фото: Личный архив героини