Я хочу признаться что я шизофреник . Я разговариваю с телевизором и думаю что знаю человека которого не видала никогда в жизни. Я больше не могу с этим жить. К психиатру боюсь идти меня заберут. Написала тут теперь это уже не тайна. Также у меня экстраситолы постоянно и в голову отдаёт . Когда я уже сдохну или я просто свихнусь и буду кататься по полу. Я не знаю но тут только два этих варианта. Мне не помогает ничего. Даже священник мне не помогает #здоровье
Не паникуй,После 25 лет,все женщины страдают этой болезнью)))
Не паникуй,После 25 лет,все женщины страдают этой болезнью)))
Мне опять кажется что со мной разговаривают.
Мне опять кажется что со мной разговаривают.
😂😂😂🚑машинка едет,жди!
😂😂😂🚑машинка едет,жди!
Опять. Я опять вчера зашла куда не надо.
Опять. Я опять вчера зашла куда не надо.
Слушай,давай завязывай с алкаголем!
Алкашка зло!
Мне опять кажется что со мной разговаривают.
А кто разговаривает-то?
Слушай,давай завязывай с алкаголем!
Алкашка зло!
Я не пью. Я шизофреник . Мне сейчас показалось что он опять со мной говорит. Все . Я не выздоровела мне даже священник не помог. Шар света не помог . Опять опять опять. Все . Это конец. Я больше не могу
А кто разговаривает-то?
Мужчина из телевизора .
Мужчина из телевизора .
Что говорит?
Говорил Антоний Сурожский: одна моя прихожанка: она определенно «с трещиной», но помимо «трещины» она обнаружила, что делается страшно интересной для других (во всяком случае, вначале), когда проявляет свою какую-то тронутость. Она ее проявляла по малости, и люди как-то переживали: «Ах, бедная В.!» Потом она стала ее проявлять так живописно, что это стало невыносимо, до дня, когда мне все сказали:
«Она совершенно сошла с ума!» Я решил: я тебе покажу «сошла с ума» — и взял ее в оборот: перья полетели! Я ее потряс, говорю: «Вот что, В., я вам скажу: вы или комедиантка, или хулиганка, или сумасшедшая. Если вы сумасшедшая, в следующий раз, когда вы выкинете что-нибудь, я вызову санитарную карету, а если вы хулиганка или комедиантка, мы вызовем полицию, так вот, вы мне скажите: кого вызывать? Я буду знать». После чего она перестала быть сумасшедшей. Казалось, это непреодолимо, она ничего не может поделать — а вот, оказалось, может. Потому что кроме того, что у нее действительно есть где-то «трещина» (что не удивительно: у нее прошлое такое жуткое, трудное), она еще ее эксплуатировала, пускала в ход, потому что с этого можно было барыш получить, интересность — до момента, когда она обнаружила, что «быть интересной» может кончиться плохо. Тогда вдруг все сошло. Иногда она снова делается «интересной», но теперь ее гораздо проще утихомирить. Так вот: в ней есть нечто непоправимое, с чем надо считаться, причем с большим чувством сострадания и приятия, и есть надстройка, с которой нельзя считаться и которую надо вышибать.