Писатель Евгений Водолазкин — именно такой автор.
Поговорили с одним из лучших прозаиков нашего времени о работе над «Авиатором», альтернативной концовке, удивительных совпадениях, а еще о том, почему премьера фильма совпадает с днем рождения его супруги.
Woman.ru: Евгений Германович, фильм «Авиатор» сильно отличается от вашего одноименного романа. В кино больше недосказанностей, многое переосмыслено, функции некоторых героев сильно поменялись. Даже время действия стало другим — недалекое будущее вместо 90-х. Вас это не смущает?
Евгений Германович: Нисколько. Вообще я, мне кажется, лишен болезненной трепетности по отношению к своим текстам. Когда книга выпущена в свет, она начинает жить своей жизнью. Изменяться при переводе на визуальный язык кино — это совершенно нормально для романа. Кино существует по своим законам, отличным от литературы. В нем больше зрелищности, динамики. Что касается моей истории, то в ней появились дополнительные крючки, подтягивающие зрительский интерес.
Вам понравился фильм?
Евгений Германович: Да. По-моему, кино получилось очень достойным.
Егор Андреевич Кончаловский рассказал, что сценарий претерпевал изменения. Кажется, у вас было чуть ли не двадцать редакций…
Евгений Германович: Да, мы очень много спорили в нашей рабочей группе, проводили часы и часы в обсуждениях.
А по поводу чего велись споры?
Евгений Германович: Всего я сейчас, конечно, не вспомню. Но вот один яркий пример, пожалуй, могу привести. Он связан с финалом. У меня в книге он открытый — герой возвращается из Мюнхена в Петербург, и уже на посадке его самолет попадает в аварию. Я не говорю прямо, что Платонов погибает, но создаю, как мне кажется, достаточно тревожное настроение для того, чтобы у читателя возникла такая мысль. Хотя, конечно, герой мог и выжить — мы точно не знаем.
В кино я планировал похожий финал. В моей версии зритель сначала должен был увидеть панораму Петербурга — над ним кружит самолет, который не может выпустить шасси. Потом — кавалькаду машин скорой помощи и пожарных, которые спешат в Пулково, останавливая поток автомобилей на шоссе.
То есть мой план был — создать ту же тревожную атмосферу, что есть в книге, только средствами кино.
Но в итоге коллеги убедили меня сделать финал еще более открытым, более воздушным и романтичным. И вы знаете, я не жалею. Благодаря такой концовке фильм оставляет светлое настроение.
Во второй части книги, где повествование идет от имени Анастасии, чувствуешь постепенно усиливающееся раздражение — героиня кажется все менее и менее приятной. В кино этого эффекта нет. Да и Анастасия стала другой.
Евгений Германович: Да, в книге мне нужно было показать, что Платонов напрасно воспринимает Анастасию из нашего времени как второе издание своей возлюбленной, как награду за те муки, которые он претерпел. Увы, второго издания человека не бывает. Иногда возникает сходство. Но глубокое истинное сходство чаще всего не связано с внешностью. Кроме того, я хотел бы провести мысль, что человеку не надо пытаться преодолеть свое время, уйти от него. У него нет такого права. Платонов нарушил что-то в метафизическом смысле. Но зато он покаялся за свое преступление. И, собственно, ради этого он был воскрешен.
В кино у нас все немного по-другому. Фильму нужно действие, драйв, отсюда новый конфликт — между Гейгером, Платоновым и Анастасией. Отсюда решение сделать саму Анастасию другой. Но главные темы — о возможности преодолеть законы Вселенной и об искуплении вины — остались на месте.
Одним из ваших соавторов при работе над сценарием был Юрий Арабов. Интересно, что первой работой Юрия Николаевича в кино был сценарий к фильму «Одинокий голос человека» по Платонову. А работа над «Авиатором», главного героя которого тоже зовут Платонов, стала его последней — вскоре после этого он ушел из жизни. Удивительное совпадение!
Евгений Германович: Совпадение действительно удивительное. Я обращаю внимание на такие вещи — неслучайные случайности. Например, в том же 2022 году, когда вышел мой роман «Чагин», писатель Эдуард Веркин выпустил книгу «Чагинск». Чистое совпадение. И я мог назвать героя по-другому, и Веркин мог придумать для своего вымышленного города иное название. Но так получилось, что мы зачерпнули откуда-то из одной области ноосферы — и в свет вышли два романа с почти одинаковыми названиями.
Еще одно совпадение (или нет?) — правда ли, что 20 ноября, дата премьеры фильма, совпадает с днем рождения вашей супруги, которая много лет является вашим главным помощником?
Евгений Германович: Да, это тоже красивая «неслучайная случайность». Татьяна действительно мой главный соратник, я диктую ей все тексты. Она меня критикует и правит. Несмотря на то, что я всю жизнь был связан с наукой и в своих исследовательских работах ошибок, как правило, не допускал, в романах у меня иногда случаются какие-то несостыковки. Я думаю, это связано с тем, что художественные тексты — живые и нередко начинают себя вести как лешие в сосновом бору: разбегаются. Так вот, Татьяна героически ловит этих леших, собирает тексты воедино.
Возвращаясь к Платонову: фамилия героя отсылает к писателю Платонову? Я где-то читала, что связь между авиатором Платоновым и писателем Платоновым в том, что они оба выбиваются из системы. Ваш герой невольно нарушает законы мироздания — преодолевая, хоть и на небольшой срок, земное время. Автор «Котлована» — правила русского языка, изобретая свой собственный, причудливый.
Евгений Германович: Мне нравится эта версия. Но я ни о чем таком не думал. В выборе фамилии Платонов нет ничего, кроме чистой фонетики: она красиво звучит. Но то, что у читателя, который видит фамилию моего героя в тексте, возникают ассоциации с писателем Платоновым или с кем-то еще, — я только приветствую. Я серьезно и с уважением отношусь ко всем своим читателям. И считаю, что каждый читатель — это соавтор книги. Поэтому, когда на конференциях или в статьях я вижу очередное толкование моего текста, связанное с расшифровкой чего-нибудь хитро зашифрованного, я не раздражаюсь. Скорее меня это радует. Это значит, что книга продолжает писаться — уже теми, кто берет ее в руки.
А на самом деле в ваших романах много шифровок?
Евгений Германович: Их вообще нет. Есть известная байка про Тарковского: когда режиссера спросили, что означает собака в его фильме «Сталкер», тот ответил: «Собака означает просто собаку». Так вот, я за то, чтобы собака означала собаку. Люблю простые сюжетные вещи. Понятные. Я не против сложных по форме текстов, среди них есть безусловно талантливые. Но чаще за многочисленными шифровками автор пытается спрятать пустоту.
Что в ваших книгах точно есть — так это многочисленные детали, приметы времени. Я видела в сети целые сообщества людей, которые выуживают их из ваших романов и собирают, систематизируют. Откуда вы берете эти детали? Из исторических книг, документов, воспоминаний?
Евгений Германович: Думаю, что всякий писатель изучает матчасть. В случае с «Авиатором» мне, наверное, было чуть проще, чем другим, потому что я очень люблю 20-е годы прошлого века и на протяжении всей жизни читал много воспоминаний, дневников этой эпохи. А еще мне очень повезло много лет общаться с Дмитрием Сереевичем Лихачевым — знаменитым филологом-медиевистом. Он возглавлял Отдел древнерусской литературы Пушкинского Дома, где я служу. Дмитрий Сергеевич был великолепным рассказчиком, и те вещи, которые я узнавал от него, оставались в памяти на всю жизнь.
О чем рассказывал Дмитрий Сергеевич?
Евгений Германович: Например, однажды он принес на работу старую черно-белую фотографию, датированную 1906 годом. Он и его брат стоят на фоне залива в Куоккале — сейчас это Репино под Петербургом. Отец Лихачева увлекался съемками и очень завидовал писателю Леониду Андрееву, который тоже был куоккальским дачником. У Андреева была возможность делать цветные фотографии, а для отца Дмитрия Сергеевича это была немыслимая роскошь.
Цвета трамваев, городские звуки и запахи — все это можно узнать только от очевидцев: учебники истории о таком не рассказывают. Например, о совершенно исчезнувшем сегодня звуке уколачиваемых шестигранных шашек на торцовых мостовых — а тогда это был характернейший для города звук. Эти деревянные торцы были замечательными, они прекрасно поглощали шум экипажей. Но был у них один недостаток — от воды они быстро загнивали, а во время наводнений вообще могли всплыть. И по городу ходили специальные бригады рабочих, которые эти торцевые шашки меняли: удаляли старые, а новые заколачивали колотушками — отсюда этот характерный звук.
Такие детали, «несобытия», фон очень важны для понимания хода истории, психологии и мышления человека того времени.
В нашей жизни тоже много деталей, на которые даже мы, современники, не всегда обращаем внимание. Вам удается в вашей реальной жизни быть наблюдателем, замечать детали и среду вокруг?
Евгений Германович: В целом, мне нравится быть наблюдателем — таков склад моего характера. Хотя, конечно, это удается не всегда. Но я стараюсь. Например, приезжая в чужой город, я иду не в музей, а отправляюсь бродить по городу, смотрю на людей: как они ведут себя, как одеты. Однажды в парижском кафе я несколько часов просидел за столиком на улице под навесом — как в театре, наблюдая легкие драмы. То доставщики пиццы поссорятся, то из дома напротив выйдет женщина со шваброй и, поймав кого-то взглядом, пустится бежать за ним, ругаясь и размахивая ею.
А однажды, уже в России, я ехал в электричке, а на соседней скамье спал, прислонив голову к окну, человек. У него был широко раскрыт рот. Со многими во сне происходит такое. Но на фоне движения поезда эта сцена производила фантастический эффект. Человек будто заглатывал дорогу, деревья, столбы…
«Авиатор» — это роман о времени и попытке его обмануть. А как складываются ваши отношения со временем? Управляете ли вы его ритмом?
Евгений Германович: Я такой же человек, как и все. Живу в разных ритмах. То в спокойном созерцательном, то в рабочем, то в бытовом. Когда я приезжаю в Москву с ее скоростями, я встряхиваюсь, а в Петербурге жизнь более задумчивая.
Но в целом я стараюсь делать всё возможное, чтобы как-то выйти из потока, из общего времени, из общей скорости движения.
Однажды у Бродского, уже после его отъезда в США, спросили: кто он теперь, американский или русский писатель? И он ответил: я — человек, живущий за границей. Это очень глубокий ответ. За границей можно быть всюду — в хорошем смысле и до определенной степени. Быть в своих границах, сохранять автономность. В этом смысле я тоже, наверное, отчасти «человек за границей» — живу достаточно замкнуто, люблю свой дом. Я не хочу сказать, что пускаю корни в пол квартиры, — просто если встречаюсь с кем-то, то делаю это очень осознанно и нечасто.
Вы с 1991 года живете в Петербурге. Есть ли у вас любимые места в городе?
Евгений Германович: Я люблю Петроградскую сторону. Живя в Петербурге, мы несколько раз переезжали, но все наши адреса были в пределах Петроградской стороны. Это замечательный район: здесь сохранилось больше всего зданий в стиле модерн — я считаю его самым красивым из всех стилей архитектуры. Сейчас трудно поверить в то, что Петербург был мировой столицей модерна, благодаря туристическому центру он все-таки больше ассоциируется с классицизмом. Но еще недавно он имел такой статус. Дмитрий Сергеевич Лихачев говорил, что модерн в городе закончился, когда на дверях парадных исчезли последние ручки, выполненные в этом стиле, — их заменили на безликие современные.
Если бы вам предложили выбрать любую эпоху для жизни, какую бы вы выбрали?
Евгений Германович: Если играть в такую игру, то — Серебряный век. Но если пытаться отвечать на ваш вопрос серьезно, то я бы, конечно, никуда из нашего времени не двинулся. Знаете, мы, люди, очень свободные существа. В нашем частном ежедневном выборе реализуется наша абсолютная свобода. Но есть две вещи, которые мы не выбираем: место и время рождения. Таковы условия задачи, и менять их мы не имеем права.
Наше дело — лишь грамотно решить эту задачу.
И на это у нас есть целая жизнь.
Фото: предоставлено пресс-службой «КИНОТВ»